Биографическая справка Фаат Янышев родился в 1941 году. Окончил художественное училище имени Бенькова в Ташкенте, затем факультет прикладного искусства текстильного института в Москве, по профилю «гобелены»). Работал художником в области рисованной рекламы, водителем («сделал небольшую аварию и ушел оттуда»), слесарем на механическом заводе в Ташкенте, токарем в электромонтажном управлении Самарканда, главным художником Минпрома, затем в течение 24 лет, до выхода на пенсию в 2001 году, преподавал рисование и черчение в Художественной школе для одаренных детей (сейчас она называется Академическим лицеем) в столице Узбекистана.
- Я родился 4 июня 1941 года в Ташкенте [незадолго] до начала войны. Война на всех наложила страшный отпечаток. Мама, когда ей было уже за 80, проговорилась, что я «искусственник» - она меня не кормила. И всё из-за войны, конечно: она была директором детского сада и неожиданно через месяц, когда я был еще месячным ребенком, её вызвали в ГОРОНО и сказали, чтобы она приступила к работе и вывозила воспитателей куда-то под Ташкент рыть какие-то канавы. Подавали автобус. А это же был уже июль - у нее молоко скисало. И я заболел, у меня диарея, диарея. Они с бабушкой перепугались, что я умру и решили отлучать меня [от груди], что и сделали. Что я ел до 7-8 лет, не знаю, не помню. Ну, наверно, питался коровьим молоком и в основном хлебом, лепешками. Потому что бабушка, у которой я жил на Лабзаке, на Себзаре (улица и район «старого города» в Ташкенте – ред.), в годы войны пекла их на продажу. Отец на фронте. Он и с финнами воевал, вернулся благополучно, а когда война [с немцами] началась, туда его тоже, естественно, сразу забрали. И до конца войны… Она для него кончилась под Прагой. Полный орденоносец, я даже не знаю, в каком он звании вернулся, потому что мы не жили вместе. Разошлись родители, но [формально] не были в разводе.
Фаат Янышев. Скан с видеоинтервью для ИА «Фергана»
У меня очень сложная родословная. Фамилия отца Янишев, а не Янышев. Это когда я получал паспорт, автоматически написали через «ы». Вот Кадиров – Кадыров. В узбекском языке нет буквы «ы». Мы, оказывается, сибирские узбеки, поэтому, когда отец позже к нам приезжал – он жил все время в Аккургане, на хлопкозаводе бухгалтером работал, там у него вторая семья была, - я его спросил: «Какие же мы узбеки?» Потому что окружение мое было татарское, мама моя татарка сибирская, родом из Тобольска, и он тоже оттуда. И он рассказал, что указ был российского императора, что туземцам дается право торговать в Сибири беспошлинно, поэтому группа купцов, которая хотела разбогатеть, выехала туда. Не все прижились, но мой прадед или дед прижился и жил в Тобольске. Мой дед очень разбогател. Юсуп Янишев его звали, а Нурислам – это его старший сын, мой отец. И когда я задал вопрос своему отцу: «Какие же мы узбеки», он говорит: «Нас называли все сартами». А вот если полистать книгу Бабура («Бабурнамэ» - ред.), там написано, что жили в Узбекистане племена, представителей которых называли сартами, они были кулачными бойцами-задирами, их приглашали на разные празднества, чтобы они там дрались.
В Тобольске были сибирские татарки, очень близкие по языку и по вере. Но если бы кто-то из рода Янишевых женился на татарке, он стал бы российским подданным. А в паспорте у них было написано «бухарец», подданный эмира Бухарского. И дети потом, сыновья, должны были бы служить в царской армии, чего они [члены семьи] не хотели. Поэтому, чтобы жениться, Юсуп долго переписывался с купцами из Бухары и наконец договорились: один из них взял свою дочку, приехал в Томск, и он из Тобольска тоже в Томск. Там калым, видимо, заплатил, что полагается отметили по мусульманским законам, и он увез жену к себе. Она родила ему десять детей, один умер, который должен был быть самым старшим, а вторым был Нурислам, мой отец.
Когда наступила революция, то всё время – то белые приходили, то красные. И они [в массе] жителей вначале вроде бы не трогали, - иногда, конечно, расстреливали кого-нибудь. Ну, потом, когда уже красные, большевики, утвердились во власти, когда период НЭПа начался, деда вызвали в ЧК. И сказали, что вот приказ Ленина – нету денег, нету золота, надо оружие покупать, вы по справкам самый известный купец, мы тут вагон собираем ценной пушнины и полудрагоценностей (уральские самоцветы всякие), просто подумайте и соглашайтесь – поедете продавать это всё за рубеж. А дед был специалист по пушнине и по золоту. Поэтому его и пригласили: он с первого взгляда определял качество соболей и т.д. И вот это, видимо, стало его роковой ошибкой – он подумал, согласился, в Лондоне на «ура» всё это раскупили. Отец говорит, когда он приехал, ему дали сто золотых монет. Это только премия.
Но когда НЭП кончился, к нему ночью приехали, обыск сделали и всё, что сами дали, забрали. И больше он не вышел. Начались допросы. А мой отец старшим сыном был, его мать все время заворачивала какую-нибудь еду и посылала: «Зайди к следователю, спроси, за что его взяли и когда отпустят». И отец всё время заходил, и очень надоел следователю, тот говорит: «Мы и тебя тоже заберем». Он вернулся и рассказал матери, мать встревожилась, сказала: «Соседи тоже говорят, что тебя заберут». Он заранее приготовил вещевой мешок, теплые вещи, сухари, и когда действительно ночью услышал шум подъезжающей машины, выпрыгнул со второго этажа и через тайгу окольными путями ушел в Бухару. В паспорте у него было «бухарец», поэтому он в Бухару и подался.
В Бухаре отец должен был встать на военный учет, пришел со своими документами, там все удивились, что это за нация – «бухарец»? Там был один майор. «Это узбек, - говорит. – Пишите «узбек». Так его официально узбеком записали. А я спрашивал маму – «Может, мне при получении паспорта надо написать «татарин»? Потому что всё-таки я к татарам ближе. Мама почему-то была против. Так меня и оставили узбеком.
В школе я окончил всего семь классов, а потом подал документы в художественное училище имени Бенькова, на живописно-педагогическое отделение. Учился пять лет по специальности «преподаватель рисования и черчения в школе». По окончании один год преподавал, потом мне пришла повестка, меня постригли – в армию. Родственники устроили проводы, а утром я приехал в военкомат, двор был полон новобранцев. Вышел офицер стал зачитывать фамилии, все стали садиться в машины, крытые брезентом. Я ждал - у меня же фамилия на «я». А потом всё опустело, и я один остался. Я постоял-постоял, зашел в военкомат, и говорю: «А мне что делать?» Они отвечают: «Всё, мы норму по набору выполнили, вы в запасе». Тогда шли годы неурожайные на мальчиков, и они всё время больше вызывали, а призыв оставшихся опять откладывали. Мой отложили. На следующий год должны были забрать, а у меня с раннего возраста заболевание сердца, гипертония, высокое давление, и меня положили в больницу как раз в этот период. Снова призыв отложили. А затем сказали: ты вышел из призывного возраста. Так я в запасе и остался.
К фотографии я пришел… Не знаю почему, мне хотелось заиметь фотоаппарат. И я купил «Любитель» (среднеформатная камера – ред.). Им и начал снимать. Он делал исключительно качественные снимки, потом я таких уже не видел на других своих фотографиях. А потом я перешел на ФЭД-2. И свои лучшие фотографии я сделал ФЭДом. Ну, молодость, за девушками охотился, иногда на пляже снимал. Более-менее серьезные снимки я стал делать, когда окончил уже художественное училище и в армию не пошел. И остался как бы в подвешенном состоянии. Последние снимки тогда я делал Зенитом-3М. К нему покупал сменные объективы – широкоугольный, потом телеобъектив Таир. Я ожидал от этой камеры большего. Но фотографии были всегда размыты, не очень резкие.
Постановочной фотографией я никогда не занимался. Очень любил фотографировать деревья, потому что видел в них какую-то музыку, я ее называл «музыкой ветвей». Я не знал, что людям интереснее сами люди, тогда бы я больше снимал людей.
Фаат Янышев, 1960-е
Пару раз меня пытались задержать – в Самарканде и в Фергане. В Самарканде не арестовывали, просто этот человек представился как сотрудник КГБ и запрещал мне фотографировать. У меня был кофр, там были сменные объективы, и я себя почувствовал профессионалом. Он говорит: «Почему вы снимаете? Нельзя». Я сказал ему резко: «Не мешайте мне работать». Он рот открыл, не знал, что сказать. Такое произошло замешательство. Потом он сказал: «Сейчас приведу подмогу». И в соседнем переулке скрылся. А я прибавил шагу и ушел, сбежал от него.
А в Фергане я под вечер гулял, зашел на базар. Вдруг увидел момент – выгружали дыни и арбузы. И солнце садилось - как фотографу мне было интересно. Я стал лихорадочно готовиться чтобы скорее снять. Когда один-два раза щелкнул, услышал шум какой-то за спиной. Я повернулся – меня за локти схватили человек двадцать, уже толпа собралась. Простые люди, которые торговали. Схватили и повели куда-то. Вышли с базара, повернули направо, потом еще раз повернули, зашли в какую-то дверь. Коридор, потом снова дверь, там милиционер сидел, очень полный. Вот они меня туда затолкали. Объяснили ему, он всех выгнал. Но они не собирались уходить. Дверь открыта. Там столько голов поместилось, внизу через ноги даже смотрели люди – чем дело кончится. Стою, а милиционер сидит, смотрит снизу вверх. «У вас, - спрашивает, - разрешение есть фотографировать?» Я говорю: «Какое разрешение нужно? Дыни, арбузы фотографирую - это же не военные объекты» «Не-е-е-т, вы должны были ко мне прийти, взять у меня разрешение». Я говорю: «Ничего себе». И замолчал, пауза наступила, тишина. Я думаю: «Если я буду сейчас упорствовать, то время уходит», - мне хотелось по Фергане погулять. И у меня вот здесь в кармане рубашки был командировочный лист, сложенный как гармошка, с печатями. Я его вытащил, он снизу посмотрел, и я еще не успел развернуть, как он печать увидел. «А, вот другое дело!» - говорит. – Всё, вы свободны. Можете фотографировать». А я вышел, у меня настроение было испорчено вконец, и больше я на базар не пошел.
И вот в Ташкенте, совсем недавно, когда сын [Зафар] дал мне свой фотоаппарат, ко мне придрался один. Я шел и снимал деревья. И вдруг слышу сзади окрик такой, властный. Я обернулся: стоял лет тридцати мужчина, широко ноги расставив. Он ко мне ни шагу - требовал, чтобы я к нему подошел. А я обернулся, и продолжил снимать. Потом снова тихонечко обернулся, посмотрел: он на мобильник кому-то что-то горячо объяснял, жестикулировал. А там, видимо, ему старший по званию сказал: «Отстань. Подумаешь – дерево снимает». Когда я в третий раз повернулся, его уже не было.
Мои знакомые не одобряли [моего увлечения], не нравились им мои фотографии, тем, кому я их показывал. Они равнодушно так отнеслись. Один посоветовал всё взять и сжечь, и еще Женя-любитель: «Да зачем тебе это надо…» Видимо, это внушение вынуждало меня, когда [у меня случались] приступы с сердцем, было плохо, - я выходил во двор и сжигал все пленки. Так как у меня было много обнаженной натуры, на пляже снятой, а в то время всё это преследовалось. «Кому это надо», - вот у меня такое было настроение.
Я любил разглядывать фотографии в иностранных журналах, когда заходил в парк Горького [в Ташкенте], где на столе раскладывались всякие журналы – вьетнамские, ГДР. Мне нравилось качество фотографий, как они делают это с технической точки зрения. А с точки зрения художественности я «Советское фото» смотрел. И некоторые фотографии были как бы образцами, что можно, оказывается, это снимать, - и предбанник с обнаженной женщиной, - литовцы снимали, - и какие-то сценки.
Но я никому не подражал. Меня сама жизнь увлекла, я вообще не думал ни о чем, только вот жадно бы снять, я думал как художник - что это просто материал, вместо наброска, который я не успею сделать. Вот у меня фотоаппарат. Я что-то заметил – я должен щелкнуть, чтобы потом проявить и использовать это для своих будущих картин. А так как, когда поднимаешь фотоаппарат, люди сразу замечают движение, моментально смотрят - что такое? - некоторые начинают негодовать, некоторые меняют выражение лица, - то я выработал свою тактику съемок – незаметную, скрытой камерой. От бедер. Вот там снимок есть – у калитки девушка сидит, он искривленный. А почему? Я увидел её – у меня предчувствие было, что кадр хороший. Я всегда на интуицию свою опирался. И поэтому я остановился, вытащил фотоаппарат, крышку снял, заранее поставил выдержку и есть такая вещь – гиперфокальная глубина резкости – «от» и «до» резкость, заранее я ставил эту отметку, и потом медленно шел мимо нее, даже старался не смотреть, чтобы не привлечь ее внимания. Ну, эта девочка сидела там, не обращала внимания, люди проходят сотнями. Но когда я проходил, я щелкнул от бедра, у меня фотоаппарат висел на ремешке. Я только нажал.
Вот таким способом я много снимал. Потому что у меня цель была всегда – застать человека врасплох, меня сама жизнь интересовала.
Район Октябрьского рынка (ныне рынок Чорсу) в Ташкенте, силуэт мечети Ходжи Ахрара Вали, начало 1960-х
Алик Моторный, специалист по лесному хозяйству, с кинокамерой, начало 1960-х
Район Октябрьского рынка (ныне рынок Чорсу) в Ташкенте, силуэт мечети Ходжи Ахрара Вали, начало 1960-х
Пятничная мечеть Ходжи Ахрара Вали в Ташкенте, начало 1960-х
Ташкент, «старый город», начало 1960-х
Ташкент, «старый город», начало 1960-х
Ташкент, «старый город», начало 1960-х
Ташкент, «старый город», начало 1960-х
Извозчики в «старом городе» Ташкента, начало 1960-х
Ташкент, начало 1960-х
Маки на крыше дома в «старом городе» Ташкента, начало 1960-х
Чакар, часть «старого города» в Ташкенте, начало 1960-х
Встреча. Начало 1960-х
Ташкент, «старый город», начало 1960-х
Ташкент, «старый город», начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Базарчик на окраине Самарканда, начало 1960-х
Базарчик на окраине Самарканда, начало 1960-х
Базарчик на окраине Самарканда, начало 1960-х
Цыганка-люли на базарчике на окраине Самарканда, начало 1960-х
Базарчик на окраине Самарканда, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, Шахи-Зинда, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х.
Самарканд, начало 1960-х
Самарканд, местные русские в трущобном районе, начало 1960-х
Самарканд, начало 1960-х
Ферганская долина, начало 1960-х
Девочка смотрит сквозь щели забора. Ферганская долина, начало 1960-х
На зиёрат (паломничество), начало 1960-х
На зиёрат (паломничество), начало 1960-х
На зиёрат (паломничество), начало 1960-х
На зиёрат (паломничество), начало 1960-х
Туристы, начало 1960-х
На зиёрат (паломничество), начало 1960-х
Шахимардан, начало 1960-х
Дети заглядывают в окно дома для гостей. Ферганская область, начало 1960-х
Ташкент, начало 1960-х
Возле ташкентского ЦУМа, середина 1960-х
Возле ташкентского ЦУМа, середина 1960-х
Ташкент, 1960-е
На ступеньках первого подземного перехода возле ташкентского ЦУМа, середина 1960-х
Парк Победы в Ташкенте. Круглое здание раздевалки еще не построено. Начало 1960-х
Пляж парка Победы в Ташкенте (ныне на его месте Аквапарк), начало 1960-х
На берегу Чирчика, Куйлюк, далекая окраина Ташкента, 1960-е
Ташкент, 1960-е
Ташкент, 1960-е
Праздник в парке «Комсомольское озеро», 1960-е
Стройбатовцы разбирают пострадавшие от землетрясения дома в Ташкенте, 1966 год
Ташкент, 1966 год
Сквер революции в Ташкенте, середина 1960-х
Порыв ветра. Ташкент, 1960-е
Ташкент, 1960-е
Ташкент, перед одноименной гостиницей, 1960-е
Ташкент, перед ОДО, 1960-е
Ташкент, 1960-е
Возле ташкентского ЦУМа, середина 1960-х
Статья по теме:
Комментарии