«Андрей Мрост. Начиная отвечать, я бы хотел разделить мониторинг детского труда Миссии высокого уровня (МВУ) МОТ в 2013 г. и последующий Мониторинг третьей стороной (МТС) для Всемирного банка с 2015 г., на который уже подписалась не МОТ как организация, а секретариат МОТ, Международное бюро труда, МБТ, хотя проводятся они (по признанию самой МОТ) по схожей методике.

В 2013 году правительство Узбекистана допустило мониторинг Миссии высокого уровня (МВУ) МОТ в Узбекистане под давлением международной общественности (и не в последней степени – международного бизнеса, который услышал голос правозащитников и пригрозил бойкотировать узбекский хлопок), а также по прямому предписанию надзорного органа МОТ - Комитета экспертов по применению конвенций и рекомендаций (CEACR). (…) А вот зачем дальше Международное бюро труда (МБТ) решило подменить собой гражданское общество или профессионалов комплайенс-мониторинга (изучения ситуации с соблюдением международных договоров и внутреннего законодательства – ред.) и предложило свои услуги ВБ по Мониторингу третьей стороны, МТС, (…) – это уже другая тема, со множеством вопросов и последствий.

Андрей Мрост

Дмитрий Тихонов. В чем же главные негативные последствия такого подхода?

А.М. Главным стратегическим недочетом мониторинга МОТ и по линии МВУ, и МТС - это изменение фокуса мониторинга с государственной системы детского и принудительного труда на просто детский и принудительный труд, как будто его организовали какие-то неизвестные темные силы или какой-то частный безответственный бизнес.

Д.Т. Что это изменило?

А.М. Наблюдатели МОТ, изначально заявив, что государство якобы хочет покончить с принудительным трудом и надо ему в этом помочь, стали накатывать тысячи километров по Узбекистану в поисках детей на полях, с тем, чтобы выяснить у них, запуганных властями, кто их послал собирать хлопок. А наблюдатели УГФ (независимой правозащитной организации «Узбекско-германский форум» - ред.) начали добывать документы, свидетельствующие о том, что это именно государственные органы, начиная с самого верха, президента и премьер-министра, и [вплоть] до руководства махаллей действовали как единая система запугивания и принуждения вместе с милицией, прокурорами и налоговиками, которая и посылала детей и взрослых на поля. Вы понимаете разницу? То есть МОТ своим подходом к мониторингу фактически поставила под вопрос то, что международное сообщество твердо знало много лет: власти гонят людей на поля силой. И модальность дискуссии с правительством Узбекистана вернулась опять на «круги своя»: есть ли детский и принудительный труд в Узбекистане или нет, вместо того, чтобы продвинуться от модальности «есть или нет» к модальности «когда вы это прекратите».

Чтобы дети (или врачи, или учителя, или студенты) попали на хлопковые поля, нужно многое сделать: установить квоты выращивания и сбора хлопка, организовать списки сборщиков, запугать угрозами несогласных, организовать выезд, размещение, контролировать сбор, ругать отстающих, создать специальные, якобы «общественные», организации для идеологической обработки населения, развернуть кампанию в СМИ по призыву на поля, рапортовать наверх о ходе выполнения плана, и чтобы это всё работало синхронно, как система. А дети на полях – это следствие действия системы, которая и есть причина. Так вот вопрос, с кем и чем надо бороться: со следствием или с причиной? А если с причиной, то она и должна была стать основным объектом мониторинга. В мониторинге же МОТ, что по линии МВУ, что по линии МТС, причина поменялась местами со следствием, что отвлекло внимание от главного и, самое печальное, выхолостило цель и смысл мониторинга.

Так что вслед за стратегической сменой фокуса мониторинга, методика и дальше покатилась под откос; подумайте сами, как легче выяснить причины попадания детей на поля: собирая документы и свидетельства о действии механизма, который их туда привел, или спрашивая об этом запуганных предварительно властями детей и взрослых, да еще в присутствии этих самых участников деятельности по принуждению? МОТ выбрал второй вариант, УГФ – первый. В этом разница в идеологии и целях мониторинга. И, естественно, в результатах.

Д.Т. Но почему же МОТ сама не пошла по этому пути?

А.М. Да просто МОТ не имела такой возможности и не посмела. Ведь МОТ – это структура, где доминируют правительства; организационная формула, условно: два голоса у правительств, один у работодателей и один у работников. И МОТ могла действовать в Узбекистане только с согласия его правительства.

А могло ли понравиться правительству Узбекистана, если бы гость поймал за руку на детском труде гостеприимного (и хлебосольного) хозяина? Вот именно поэтому МВУ МОТ и не нашла на хлопковых полях Узбекистана в 2013 году «системного применения детского труда», в то время как в реальности на полях трудились тысячи студентов младше 18 лет. Не посмели найти.

Д.Т. Но как же так, ведь в материалах надзорных органов МОТ (которыми обязаны были руководствоваться мониторщики МОТ) полно доказательств не просто принудительного труда детей и взрослых, а существования именно государственной системы принудительного труда, о чем было прямо сказано?

А.М. И не только это, в материалах надзорных органов МОТ есть примеры того, что «социальные партнеры», Федерация профсоюзов Узбекистана и Торгово-промышленная палата Узбекистана (которых МОТ включила в систему своего мониторинга) годами отрицали на ежегодных Конференциях труда само наличие детского и принудительного труда в хлопковом секторе Узбекистана, вводя в заблуждение международную общественность. И вот когда Миссия высокого уровня МОТ не нашла в 2013 году системного применения детского труда, то случился парадокс: по сути Миссия высокого уровня МОТ подтвердила, что все эти годы надзорные органы МОТ были неправы, обвиняя Узбекистан в использовании детского труда, а правительство и социальные партнеры Узбекистана, отрицавшие детский труд, были правы. Ну, а дальше, с 2015 года, МТС МОТ не находила и принудительный труд взрослых в массовом масштабе.

При этом взаимное доверие наблюдателей МОТ и правительства Узбекистана росло год от года. Хотя поначалу у властей Узбекистана были серьезные подозрения, что мониторщики МОТ честно расскажут о детском труде: в Руководстве по методике мониторинга МОТ 2013 каждый представитель МОТ должен был быть окружен четырьмя представителями Узбекистана (видимо, по числу сторон света), а в реальности, судя по докладу МВУ МОТ, он был окружен пятью местными представителями (то есть, по числу сторон света + небо?). И, несмотря на то, что системный детский труд в 2013 году был МОТ не обнаружен, всё же в первом МТС МОТ в 2015 году формула 1:5 была сохранена, ведь риск был большой: на кону стояли миллионы долларов Всемирного банка. Но все обошлось. Мониторщики МОТ опять ничего существенного не нашли. И после мониторинга в 2015 и 2016 годах, когда массовый принудительный труд на хлопке в ходе мониторинга МОТ не был обнаружен и правительство Узбекистана полностью убедилось в абсолютной лояльности команды МОТ, в 2017 году наблюдателям МОТ было позволено не найти ничего предосудительного уже самостоятельно, без сопровождающих. (…)

А.М. На ваш вопрос, как же, несмотря на серьезнейшие недочеты методики мониторинга МОТ, наблюдатели все же сумели увидеть примеры принудительного труда детей и взрослых, я отвечу по существу так: детский и принудительный труд были настолько массовым явлением, что ничего другого увидеть там было нельзя.

Вот аналогия для пояснения моей мысли: в разгар холодной войны, когда в Америке было популярным строительство домашних убежищ от ядерной бомбардировки, а у нас в московской в школе были уроки гражданской обороны, нас пугали: не смотреть на ядерный взрыв, накрыться простыней и куда-то ползти… Но в конце был обнадеживающий вывод: начать ядерную войну внезапно очень сложно, поскольку для укрытия собственного населения от удара возмездия потребуется несколько дней, а скрыть такую массовую мобилизацию населения от агентурной разведки противника невозможно. Так вот, по аналогии, те, кто не был в Узбекистане во время массовой уборки хлопка, пахты (хлопка – узб., - ред.), пусть попробует себе представить принудительную мобилизацию на поля более миллиона человек! Да там эта мобилизация на каждом шагу видна, кроме нее ничего и не видно. И не заметить это может только слепой, или тот, кто не хочет видеть.

А теперь я закончу нарисованный вами «портрет» докладов МОТ: мало того, что наблюдатели МОТ завуалировали свои находки терминологически и бессистемно рассовали их по разным параграфам докладов, чтобы запутать читателя, здесь я согласен с вами, но они еще ухитрились в основных выводах проигнорировать то, что они увидели на полях. И вместо обещанного независимого мониторинга, сделали выводы, независимые от результатов мониторинга!

Д.Т. Согласен, я тоже обратил внимание, что выводы контрастно отличаются от обнаруженных фактов. Но зачем это сделано? И кому это выгодно?

А.М. У меня нет однозначного ответа на этот вопрос, но давайте вместе попробуем построить логику. Итак, кто является заказчиком отчета по МТС?

Д.Т. Всемирный банк.

А.М. Верно, а кто в этом случае определяет формат отчета по МТС?

Д.Т. Логичнее всего предположить, что формат определяет заказчик.

А.М. Согласен. В таком случае, объясняя объективную нелогичность отчета, где выводы не соответствуют фактам, я вправе предположить, что это заказчик и выставил условие: пишите, что хотите в тексте отчета, но только чтобы в основных выводах никакого детского и принудительного труда близко не было, потому что мы будем ссылаться только на основные выводы. Что, собственно, Всемирный банк успешно и делает все последние годы. Во всяком случае, я, например, будучи добросовестным заказчиком, не принял бы отчет, в котором выводы не соответствуют фактам. А Всемирный банк принимает, значит, его это устраивает.

Д.Т. Логично. Но ведь это очень шаткая и уязвимая схема с точки зрения общественного мнения и репутационных рисков её участников. Ведь есть же и другие отчеты про уборку хлопка в том же году на тех же полях, например, ежегодные отчеты УГФ.

А.М. А она и есть шаткая и уязвимая, и именно поэтому требует политической поддержки на высшем уровне и, обязательно, на международной арене. Да и ежегодные отчеты УГФ, думаю, подробно читают и в МОТ, и во Всемирном банке, они торчат гвоздями в их стульях. На этом я остановлюсь позже отдельно.

Д.Т. Под политической поддержкой на высшем уровне на международной арене Вы имеете в виду неожиданное выступление президента Узбекистана Мирзиёева в прошлом году на Генеральной ассамблее ООН в Нью-Йорке? Мне тоже показалось необычным, что он выбрал именно эту трибуну для отправки домой с хлопковых полей студентов в Узбекистане. Как-то далековато…

Как Вы думаете, почему он так поступил? И почему, несмотря на принятые ранее решения правительства Узбекистана, студентов все же послали убирать хлопок?

А.М. Обращу ваше внимание на две детали. Первое: два значимых посыла той речи Мирзиёева - отправка студентов домой и обильная похвала в адрес МОТ. И второе: вы обратили внимание на то, что эта неожиданная речь прозвучала после прошедшей накануне встречи Мирзиёева с главой Всемирного банка?

Д.Т. Как вы это связываете?

А.М. Я могу только предположить, что Мирзиёеву на встрече во Всемирном банке было поставлено некоторое условие, достаточно жёсткое: мы не сможем продолжать финансирование проектов в Узбекистане и/или говорить о новых проектах финансирования, пока существуют репутационные риски из-за того, что гражданские активисты предъявляют год за годом неоспоримые свидетельства участия государства в организации принудительного труда. И второе: мы, так же, как и вы, рассчитываем на результаты мониторинга МОТ, но мы не можем также игнорировать репутационные риски МОТ, которая год за годом вынуждена делать вид, что принудительного труда у вас нет. МОТ нужна публичная международная поддержка.

Конечно, это лишь мои домыслы, поскольку я не был на той встрече, но некоторые логические ходы с большой долей вероятности могут читаться и на расстоянии. Согласитесь, что президент, который хочет искоренить у себя в стране принудительный труд, вряд ли поедет в Нью-Йорк, чтобы объявить о своем намерении, логичнее выступить на эту тему на заседании собственного парламента. А в Нью-Йорке выступают, чтобы произвести впечатление на международную общественность. И при этом никого просто так с трибуны Генассамблеи ООН не хвалят – значит, была потребность и заказ похвалить МОТ именно там, а не в Женеве, например, где размещена штаб-квартира МОТ. Так что я согласен с Вами, что схема отношений ВБ-МОТ по линии МТС весьма непростая с точки зрения репутационных рисков.

Скажу больше, Всемирный банк подрядил МОТ проводить МТС с грубейшим нарушением собственных правил. В своем пояснении по процедуре МТС Департамент социального развития Всемирного банка черным по белому пишет:

«Мониторинг третьей стороной, МТС, определяется как мониторинг субъектами, которые являются внешними по отношению ко всей цепочке или менеджменту прямого выгодополучателя программ или проектов… МТС обычно используется для получения независимой оценки по проекту или действиям правительства...».

Выгодополучателем (бенефициаром) проектов Всемирного банка в Узбекистане является, в основном, правительство. И именно ему и его структурам правила Всемирного банка не разрешают участвовать в МТС, то есть оценивать самое себя. А МОТ структурно (!) включает в себя правительство, и поэтому никак не является «внешним субъектом» по отношению к правительству. И Министерство труда (правительство) участвовало в мониторинге, и Координационный совет по мониторингу (то есть, орган цензуры мониторинга со стороны узбекского правительства) возглавляет вице-премьер правительства. Прямой и очевидный конфликт интересов.

Д.Т. Действительно, прямой и четко обозначенный. Но как же это возможно в международных организациях? И зачем?

А.М. Ну, зачем – понятно. Всемирный банк – не дураки, они прекрасно знали (и знают), что в Узбекистане массово применялся детский и принудительный труд. И было опасение, что мониторщики гражданского общества или профессиональные социальные аудиторы это вскроют и у ВБ будут неприятности с только что начатыми проектами в Узбекистане. А МОТ, вероятнее всего, обещала, что ни детского, ни принудительного труда не найдет, а если найдет – то в основных выводах [об этом] не напишет.

Д.Т. Но ведь это очень похоже на сговор?

А.М. Очень даже похоже. А как был допущен явный конфликт интересов? Вот в бизнесе это было бы сделать сложнее (по крайней мере, безнаказанно), потому что это противоречит писаным правилам и принципам корпоративного управления, выполнение которых контролируется, в том числе, и обязательным внешним аудитом (типа мониторинга третьей стороной). И когда одна из крупнейших в мире аудиторских корпораций «Aртур Андерсен» из «большой тройки» решила смухлевать при аудите корпорации «Энрон», и была поймана за руку, то через полгода она прекратила свое существование. И вот только что американский регулятор выгнал Илона Маска из руководителей своей компании «Тесла» за нарушение принципов корпоративного управления… Даже глобальные профсоюзные федерации проходят процедуру внешнего аудита. А у Всемирного банка и МОТ, структур семьи ООН, никакого внешнего аудита нет, к сожалению. Так что они могут допускать и конфликт интересов, чтобы исключить гражданское общество из мониторинга нарушения прав граждан, и подменить его иностранным чиновничьим мониторингом. Кто осудит? (…)

Д.Т. Мы хотели немного спуститься от стратегических недочетов методологии мониторинга МОТ, которые Вы довольно подробно описали, к собственно технологиям, например, к методологии интервьюирования.

А.М. Начнем с того, что выбор интервьюирования в качестве основного инструмента мониторинга детского и принудительного труда, причем, с обязательным участием представителей структур, полностью подконтрольных правительству Узбекистана, – это тоже стратегическая ошибка. Запуганные заранее люди, особенно дети, иностранцам в присутствии властей, конечно, ничего не скажут. Что касается самой методики интервью, то недавно опубликованное исследование профессора Кристиана Ласлета буквально камня на камне не оставило от этой методики, и мне нет необходимости здесь это повторять. Добавлю только, что с точки зрения опыта социального аудита, накопленного международным сообществом за последние десятилетия работы в неблагоприятной среде, методика проведения интервью МОТ отсталая, неэффективная, заформализованная, и поэтому никак не достоверная.

Вы хорошо знаете, Дмитрий, что многие мониторщики из гражданского общества, в частности, мониторщики УГФ, не раскрывают своих имен и участия в мониторинге детского и принудительного труда, справедливо опасаясь преследования властей. Так вот, некоторые из них испытали на себе эффективность процесса интервьюирования МОТ и подробно потом это рассказали: как перед интервью их обрабатывали власти, как во время интервью, проводившегося в присутствии властей и профсоюзных работников, они были вынуждены говорить неправду и отрицать принудительный характер своего труда на хлопке, из-за угрозы немедленных репрессий сразу же после отъезда наблюдателей из МОТ. Кому всё это надо? И зачем? Вот в чем вопрос. (…)

Д.Т. Но ведь МОТ все эти годы прекрасно обходилась без гражданского общества, то есть удовлетворялась сотрудничеством с «неправительственными» организациями, созданными правительством, типа Союза фермеров, Союза молодежи, Комитета женщин, фонда «Нуроний» и т.п. Зачем же теперь потребовались мониторщики из гражданского общества?

А.М. Вы помните, некоторое время назад я сравнил ежегодные доклады УГФ с гвоздями в стульях МОТ и ВБ? Эти доклады были единственной альтернативной информацией мониторингу МОТ и портили все дело в искоренении детского и принудительного труда на бумаге. И было бы наивно полагать, что МОТ с этим будет мириться. Ведь если бы МОТ была искренне заинтересована в повышении качества своего мониторинга, то почему бы не предложить УГФ объединить усилия? Однако такого предложения не последовало. Вместо этого МОТ решила в этом сезоне создать своего конкурента УГФ как бы от гражданского общества, точнее – контролируемого конкурента: собрать каких-нибудь не особо искушенных в мониторинге принудительного труда правозащитников по принципу «числом поболее, ценою подешевле» и включить их в свой контур мониторинга. И в случае серьезного расхождения в результатах мониторинга 2018 между МОТ и УГФ можно будет сказать что-нибудь типа: «При всем уважении к УГФ, они не единственные, кто представляет гражданское общество Узбекистана, есть и другие группы, и у них другое мнение...». Причем это еще самый безобидный вариант, а можно ведь сказать: «Да УГФ – это сборище озлобленных своими обидами политэмигрантов, которые давно оторвались от реалий Узбекистана, строящего светлое демократическое будущее...». Умида Ниязова (создатель и руководитель «Узбекско-германского форума» – ред.) мне рассказывала, что пробные шары на эту тему уже запускались.

Д.Т. А Вам не кажется, Андрей, что в своих рассуждениях Вы иногда слишком увлекаетесь чем-то вроде «теории заговоров»?

А.М. Вполне возможно, Дима. Но теория заговоров начинает доминировать, когда рвется нить логики рассуждений и нужно за что-то ухватиться, чтобы не упасть в бездну. Я пока держу нить логики. И потом, у нас же с вами публичная дискуссия, и поэтому каждый, кто захочет мне содержательно, с аргументами (обожаю качественные аргументы) возразить – добро пожаловать. Я очень комфортно чувствую себя в публичных дискуссиях.

А кроме того, я искренне буду счастлив, если кто-то мне докажет, что все мои подозрения и умозаключения никак не обоснованы, что МОТ во всем права, и с принудительным трудом в Узбекистане покончено. Так что никакого риска нет.

Но чтобы поколебать Ваше подозрение в предвзятости, приведу хотя бы один пример, хотя изначально не хотел уходить в детали.

Вот цитата из доклада МОТ по МТС 2017, на стр. 50 в п. 5.5.1 написано:

«В районе Беруний группой по мониторингу был выявлен один случай [использования труда]12 детей в возрасте от 10 до 14 лет. Данное происшествие не являлось результатом систематического найма. Признаки принуждения отсутствовали. Фермер не был осведомлен о присутствии указанных сборщиков на поле. Несовершеннолетние сборщики были немедленно отозваны с поля. Хоким и остальные представители сообщества восприняли сложившуюся ситуацию очень серьезно и исправили ее незамедлительно. На следующий день были организованны соответствующие информационные сессии для родителей, учителей и фермеров. Прокуратура, отдел образования и махалля также приняли участие для обеспечения принятия соответствующих мер во избежание повторения ситуации в будущем».

А в сноске к данному тексту даются пояснения:

«Председатель махалли, представитель районного отдела образования и некоторые из родителей детей пришли в школу примерно через час. Никто, очевидно, не был в курсе того, что дети собирали хлопок...

...Как было сообщено хокимом района, данное происшествие являлось единичным случаем и были приняты корректирующие меры».

Вот представьте себе ситуацию: мониторщики МОТ на точке, координаты которой были выбраны случайно, находят 12 детей, собирающих хлопок. Через час стремглав прибегают председатель махалли, представитель РОНО, родители. И выясняется, что никто не знал, что дети собирают хлопок. То есть учитель приходит утром в класс, видит, что примерно половины класса нет, и это его никак не волнует. Оказывается, дети сбежали с уроков, перелезли через забор фермы, нашли где-то пустые мешки и начали вдруг ни с того ни с сего собирать хлопок. И фермер ничего об этом не знал, потому что фермеры в Узбекистане днем обычно спят, на поле не работают, и понятия не имеют, что там творится на их полях, и кто там убирает без них их урожай. Вот скажите, Дима, нормальный человек с незамутненным сознанием и некоторым знанием реалий Узбекистана (и даже без оных) может поверить в эту «сказку про белого бычка»? А вот МОТ не только поверила, но и нас, читателей своего Доклада, старается в этом убедить.

Причем очень интенсивно старается. Обратите внимание на то, как построен текст, сразу же за первой фразой, еще не закончив просто сообщать информацию, автор Доклада МОТ уже спешит со своей идеологической интерпретацией: «Данное происшествие не являлось результатом систематического найма. Признаки принуждения отсутствовали. Фермер не был осведомлен о присутствии указанных сборщиков на поле». Чтобы не дай бог, кто-нибудь нечаянно не подумал, что это пример использования детского труда. А чего стоит фраза «Признаки принуждения отсутствовали». Какие признаки принуждения должны были быть убедительными для мониторщиков МОТ в данном случае? Следы побоев? Поротые задницы? Розги в ведре с водой, стоящие у края поля?

И обратите внимание, здесь опять тот же испытанный прием искусственного затруднения восприятия информации, который МОТ постоянно применяет в своих докладах по мониторингу: небольшой текст по одному и тому же событию разбит на две части, одна часть в «теле» доклада, а другая, мелким шрифтом, на той же странице, но в сноске. Вот Вы, как журналист, являетесь специалистом по организации и подаче информации, объясните мне, зачем нужно было небольшой единый информационный блок таким образом разбивать на две части?

Д.Т. Абсурд…

А.М. Похоже, только для того, чтобы и во втором кусочке опять повторить мантру: «...данное происшествие являлось единичным случаем, и были приняты корректирующие меры». Других разумных причин я не вижу.

Но верхом циничного стремления сотрудников МОТ любыми способами завуалировать детский труд я считаю другой эпизод, описанный в докладе Миссии высокого уровня МОТ по мониторингу детского труда в 2013 году, когда Миссии МОТ правозащитники сообщили о нескольких смертельных случаях, произошедших во время пахты. Миссия МОТ, уже находившаяся в Узбекистане и имевшая все возможности изучить данные эпизоды, тем не менее просто удовлетворилась объяснениями властей и «проштамповала» их достоверность уже своим МОТовским вердиктом:

«The information provided indicated that none of the deaths were directly related to picking cotton». («Предоставленная информация указала на то, что ни один из смертельных случаев не был напрямую связан со сбором хлопка»).

А вот сам сюжет:

Case 2. «On 15 September a six year old boy died from suffocation while asleep in a trolley full of cotton». (Случай 2. «15-го сентября 6-летний ребенок умер от удушья, когда спал в прицепе с хлопком».)

Ну да, а что тут такого? Это, можно сказать, национальная узбекская традиция: дети обычно спят не в постелях, а в прицепах с хлопком. Что тут было расследовать с точки зрения Миссии высокого уровня? Ни малейшего намека на детский труд на хлопке…

Самое печальное, что этот эпизод таки был расследован международной правозащитной организацией Human Rights Watch, и было на эту тему специальное сообщение, что этот мальчик, Амирбек Рахматов, был мобилизован властями на уборку хлопка. Но для МОТ было важнее сохранить хорошие отношения с правительством Узбекистана, чем задавать неудобные вопросы. (…)

Д.Т. Нам скоро надо будет завершать нашу интересную дискуссию. У меня остался важный для меня вопрос по теме методики мониторинга МОТ и МТС. В последнем докладе 2017 года есть приложение 7, где описан «Временный порядок организации общественного штаба для привлечения неорганизованного населения к сбору и их стимулирования при уборке урожая хлопка 2017 г.». Скажу честно, что меня этот Временный порядок поразил тем, что он, как две капли воды, похож, даже в мелких деталях – в участниках, их должностях и функциях – на ту государственную систему организации принудительного труда, схему которой мы изучали на наших семинарах, и которую всё это время Узбекистан скрывал. И тут он её решил обнародовать, да еще и поделиться ей с МОТ, да еще и МОТ решила внести её в свой доклад, охарактеризовав этот механизм как большой прогресс. Зачем?

А.М. Да, вот здесь, боюсь, Вы нащупали самую болевую точку всей политики МОТ в Узбекистане. Меня тоже поразили эти две вещи: зачем вдруг власти Узбекистана решили опубликовать фактически ранее скрывавшуюся схему принудительного труда, и зачем МОТ поместило эту схему в свой доклад с грифом «большой прогресс».

Давайте напомним читателям нашего диалога основные моменты «Временного порядка» из Приложения 7 Доклада МБТ по МТС (стр. 86-88):

«Общественные штабы организовываются при руководстве заместителей по вопросам женщин областных и районных хокимиятов, в состав которых входят Фонд «Нуроний», Общественный фонд «Махалля», Союз молодежи, председатели профсоюзов, областное управление внутренних дел, областное управление занятости, областная почта и имам хатиб области. Заместители областных хокимов по вопросам женщин – председатели областных комитетов женщин, руководят Общественным штабом и являются заместителями областных пахта-штабов» (хлопковых штабов – ред.).

Из этого абзаца становится понятно, что общественные штабы организуются государственными органами, при государственных органах, и руководят ими государственные служащие, хотя при этом они называются «общественными». Это уже смешно.

Далее, мы видим, что в общественный штаб входят представители всех «общественных» объединений, которые и раньше участвовали в принудительной мобилизации людей на сбор хлопка или были созданы властями специально для такой мобилизации (Фонд «Нуроний», Фонд «Махалля», Союз молодежи, профсоюзы, женские комитеты). А чтобы они действовали решительнее, в помощь им назначили областные управления внутренних дел (милицию). Достаточно подробное описание областного механизма государственной системы принудительного труда. А дальше выстраивается районный механизм:

«Районные общественные штабы организуются путем привлечения 10-15 активистов махалли в две группы для формирования списков сборщиков хлопка. В состав активистов входят председатели сходов сельских граждан, их секретари, руководители сельских врачебных пунктов, представители духовенства».

Здесь уже привлекаются органы местного самоуправления, врачи и духовенство.

Вдумайтесь, государство (правительство) которое и выпустило этот «Временный порядок», просто приказывает общественным организациям, руководителям сельских врачебных пунктов и даже представителям духовенства, участвовать в формировании списков сборщиков хлопка. То есть, врачи, вместо того, чтобы лечить, а имамы и муэдзины вместо того, чтобы заниматься духовным, должны участвовать в составлении списков сборщиков хлопка. Принудительному труду здесь подвергаются врачи, духовенство и органы самоуправления. То есть, норма принудительного труда черным по белому прописана в государственном документе 2017 года, действие которого благополучно распространяется и на территории проектов Всемирного банка, а МОТ и Всемирный банк продолжают утверждать, что принудительного труда там нет.

Какая мощная государственная вертикаль принуждения раскрыта в этом документе!

(Это тоже смешно: принудительный труд в Узбекистане имеет настолько массовый характер, и его легитимность так глубоко укоренились в сознании властей, что они даже не понимают, что можно писать публично, а что нет. Но неужели сотрудники МБТ этого не видят или не понимают? Или видят, но закрывают глаза?)

Как же действует практически эта государственная машина принуждения в составе областных и районных общественных штабов? Вот следующая цитата из этого уникального документа:

«Организуют ежедневное привлечение неорганизованного населения на сбор хлопка, организация сбора хлопка, анализируют ежедневную норму и предоставляют отчет в областной пахта-штаб...

… В районах совместно с членами ОШ обеспечивают качественный сбор хлопка отрядами, организует контроль над руководителями бригад, и до конца сезона обеспечивают беспрерывную мобилизацию всех отрядов на сбор хлопка...

...Активисты ходят по домам, проводят беседу с каждым трудоспособным членом семьи каждого дома, информируют о возможности заработка дополнительных средств для семьи путем участия в сборе хлопка, и сообщают, что участие в сборе хлопка – долг каждого гражданина...

...Привлекают минимум 50-60% граждан из числа трудоспособного населения в районах, организуют отряды, участвуют в выборе руководителя отряда из числа активистов махалли, и организуют сбор хлопка этими отрядами...

...После 07.00 ч., члены группы активистов махалли идут по домам тех граждан, которые не вышли на сбор хлопка, выясняют причину, и организуют их участие в сборе хлопка. Ежедневно с 08.00 до 12.00 и с 14.00 до 16.00 члены группы активистов ходят по домам в махалле».

Вот полная картина государственной системы организации принудительного труда, действующая сегодня в Узбекистане с благословения МОТ, включая и районы проектов Всемирного банка. Налицо также сохранение государственной системы квот на мобилизацию принудительных сборщиков хлопка: «Привлекают минимум 50-60% граждан из числа трудоспособного населения». Добавить нечего. (…)

Почему вопреки непризнанию МОТ системного и массового принудительного труда в своих МТС докладах 2015-2017, международное сообщество продолжает говорить о наличии принудительного труда на хлопке в Узбекистане? Потому что существует убедительная информация из альтернативных источников, от которой отмахнуться просто так нельзя (Cotton Campaign, ILRF, IUF, HRW, УГФ). Легко установить, что системообразущим источником этой альтернативной информации является УГФ. Значит, в первую очередь надо попытаться как-то нейтрализовать или, по крайней мере, ослабить авторитет мониторинга УГФ. Выше мы уже говорили о возможных ходах в этом направлении: организовать еще один «альтернативный» мониторинг силами не очень опытных, но зато абсолютно лояльных гражданских активистов и продемонстрировать его на публичных мероприятиях («круглых столах») с участием уже и опытных мониторщиков. За деньги. Это достаточно просто.

А вот с государственной системой организации принудительного труда сложнее. Тут можно действовать по известной шутке: «если мафию победить нельзя, то надо её возглавить». То есть, если государственную систему организации принудительного труда в Узбекистане демонтировать нельзя, то ее надо перекрасить в якобы проект по добровольному привлечению к уборке хлопка безработных, и в таком виде узаконить. Именно этим, как мне кажется, и занимается сейчас правительство Узбекистана с помощью МОТ. И именно в этом был смысл включения в отчет МОТ по МТС за 2017 год.

Д.Т. И как будет выглядеть этот сценарий в 2018 году?

А.М. Предполагаю, что по завершении уборочной кампании, МОТ и правительство Узбекистана проведут несколько публичных мероприятий, где мониторщики МОТ вместе с мониторщиками из гражданского общества, которые участвовали в мониторинге МОТ, (а также теми, кто не участвовал, но поддержит по тем или иным причинам), где доложат, что новая система («Временный порядок») сработала отлично, и с принудительным трудом на хлопке в Узбекистане покончено. Для обработки общественного мнения мероприятий должно быть несколько и обязательно с международной составляющей, включая послов, Всемирный банк, возможно, МКП и Международную организацию работодателей. Скорее всего, пригласят и «Хлопковую кампанию», и HRW, ведь риск от их присутствия будет невелик: если мониторщики УГФ что-то и предъявят, то это будет нейтрализовано прямо на месте мнением «независимых» мониторщиков из гражданского общества, а обнаруженные действующими традиционные механизмы государственного принуждения будут объявлены элементами новой системы привлечения к общественным работам малоимущих добровольцев и безработных.

Дальше в конце года выйдет очередной (и, возможно, последний) отчет Международного бюро труда перед Всемирный банком по МТС, где новая система принудительного труда, перекрашенная в государственную программу общественных работ, будет уже не в скромном приложении, как в прошлом году, а станет центром всего отчета с однозначным выводом: с принудительным трудом в Узбекистане покончено, ура! Выиграют все действующие лица. Кроме народа Узбекистана. (…)

В целом эксперимент МОТ с мониторингом и политикой «умиротворения» авторитарной власти в Узбекистане следует признать несостоятельным, поскольку пока был жив президент Каримов, он особенного внимания на МОТ не обращал и преспокойно продолжал выгонять миллионы на поля, тем более что МОТ институционально не смела поймать его за руку и год за годом не обнаруживала на полях принуждаемых».

Полный текст интервью - здесь.