ПГТ Сардоба: рыбы прыгают и хлопок высок

Пятница, 18 Ноября 2022

На пути из Ташкента в Джизак, километров через тридцать от Гулистана, автотрасса прорезает надвое затерявшийся в хлопковых полях небольшой городок, точнее, поселок городского типа. Это Сардоба, центр Акалтынского района Сырдарьинской области. До независимости он звался просто 17-м совхозом и в разговорной речи его до сих пор так называют. Население – около 20 тысяч человек (шестая часть от числа жителей, например, Алмалыка). Впервые я увидел его в начале 2010-х, именно так, с дороги: двухэтажные домики, между ними закоптившиеся тандыры; он показался мне интересным, и через некоторое время, мы с товарищем съездили его осмотреть.

Оказалось, что это один из множества городков и поселков городского типа, разбросанных по Сырдарьинской и Джизакской областям Узбекистана. Строился в 1960-80-е годы по типовому проекту: двухэтажные коттеджи. Первоначально предусматривавшийся срок службы домов – три-четыре десятка лет. В них жили строители, рабочие, мелиораторы, и вообще люди, принимавшие участие в освоении территории бывшей Голодной степи. Население было этнически пестрым: узбеки, казахи, русские, украинцы, немцы, корейцы, армяне, азербайджанцы, таджики, казанские и крымские татары, греки. Все эти поселки были очень аккуратными, чистыми, вдоль улиц росли цветы и деревья.

С развалом Советского Союза вся социальная инфраструктура пропала. Дома как стояли, так и стоят, правда, в них сгнили все водопроводные трубы. Перестала поступать вода – и всё население стало утром и вечером бегать к колонкам с пластмассовыми ведрами. Канализация отводится от домов в виде сточных канав. Электричество дают два-три раза в сутки, напор газа снизился до минимально возможного. Деревья вдоль дорог уже растут не так обильно: большинство спилили на дрова. А перед домами установили тандыры, где делают хлеб. Рядом возникли общественные туалеты, а затем и отдельные, частные, запирающиеся на замочки.

Большая часть многонационального населения поселка, в основном, разъехалась. Но многие еще остаются и каким-то образом выживают в этих нелегких условиях. Новые обитатели поселка прибывают из других совхозов и из отдаленных, совсем уж бедных, областей Узбекистана. Конечно, только узбеки и, возможно, отдельные таджики.

ПГТ Сардоба, 2022

Когда я наводил фотоаппарат, люди часто улыбались: чувствовалось, что они обделены вниманием и всё это казалось им очень смешным: «Нас снимает фотограф!» Так что, несмотря на тяжелую жизнь, на фото они выглядят достаточно беззаботными.

Ездил я в Сардобу не часто, по настроению, несколько раз в год, да и то не в каждый. Поэтому мои заметки – не журналистский репортаж, а что-то вроде среза жизни этого поселка на протяжении десяти лет (иногда я записывал свои впечатления). Снимал тремя разными камерами, потом разобрал накопившийся материал и получились сразу три серии снимков (первая здесь, вторая здесь, третья – под текстом).

***

10 декабря 2011-го

Арестовали нас с фотографом Тимуром Карповым уже через пару часов по прибытии в Сардобу. Начальник представился: «Подполковник Хайдаров, 1-й зам начальника милиции». Допрашивали, что, зачем. Хайдаров: «О чем вы говорили с людьми? У кого вы остановились? Что это за виза?» Второй, держа мой паспорт, докладывал по телефону: «Германская виза бор… Турецкий штамп бор экан…» («Немецкая виза есть… Турецкий штамп есть, оказывается…»).

Пришел новый начальник. После неоднократных расспросов назвался: Бахром Юлдашев, сотрудник Сырдарьинского УВД.

В принципе, вели себя они довольно вежливо. Говорили: «Сами поймите, сейчас такое положение».

Продержав два-три часа, нас отпустили. И мы снова пошли снимать поселок.

Раньше в нем было много ПМК (передвижных механизированных колонн, учреждений, осуществляющих строительные, монтажные или ремонтные работы – прим. авт.), всякого строительства – осваивали Голодную степь, много строили. Сейчас всё это закрылось, остался только хлопкоперерабатывающий завод. Молодежи заняться совершенно нечем.

Рита, казашка, и её муж Гани (Гена). В детстве Рита играла на фортепиано, выигрывала конкурсы. Судьба занесла сюда. Готовит, печет пирожки для продажи на хлопкоперерабатывающем заводе, на скотном рынке. «Вот сегодня 200 штук продала». Русская община – Гани, Рита, Ибрагим (полуузбек-полутатарин), таджик Шароф и еще несколько человек. Угощают нас. Гани – заядлый рыбак. У него дома, как ни странно, есть интернет.

20 февраля 2012-го

Многие тандыры установлены на кабинах грузовых машин, вкопанных в землю. Сначала я думал: что за чудачество? Потом понял: в сырое время года, когда льет дождь и вокруг образуются озера воды, тандыр, сделанный из глины, рассыпается. Вот его и ставят на кабины, а сверху еще и накрывают железной крышей. Стоит 30 тысяч сумов – около 11 долларов. Пекут в нем не только лепешки, но и самсу.

Свет дают три раза в день. Поэтому держать телевизоры нет смысла. Правда, кое-где торчат спутниковые антенны. Окно – вот местный телевизор. Его смотрит едва ли не половина городка-поселка.

Воду набирают даже во дворе здания суда. В ожидании, когда ее дадут, там сидят люди с разноцветными ведрами – желтыми, зелеными, синими, красными.

Раньше эти земли вплоть до Мирзачуля (ныне Гулистан) были казахскими. «Тут до границы с Казахстаном – три километра. Кто хочет – нелегально ходит». Но руководители двух республик как-то договорились и передали их Узбекистану. «Вон там был казах-аул», - указывают местные жители. – «Сейчас почти все казахи выехали, и стал узбек-аул».

ПГТ Сардоба, 2022

Во время весеннего разлива тут заливает большие участки земли – воде некуда деваться. Жители прыгают по островкам к дороге и общим туалетам.

Снимать людей непросто. Они тут же пялятся, типа впервые видят фотографа, дети немедленно становятся во фрунт, многие женщины или убегают, или просто поворачиваются задом. Некоторые узбечки отворачиваются с дурашливым криком: «Во-о-о-й!..» Есть, конечно, и адекватные люди, куда же без них. Но многие безотрывно глазеют в камеру или слишком уж улыбаются, пропадает 90 процентов снимков.

6 марта 2012-го

Сижу на балконе у семьи, с которой сегодня познакомился, пью чай. Стук. Приходит новый знакомый, Рустам: «Там из уголовного розыска пришел, говорит, чтобы ты пошел с ним». «Позови его сюда, скажи, чтобы зашел». Рустам уходит, потом снова возвращается: «Нет, он говорит, чтобы ты вышел». «Нет, скажи - пусть сюда идет». Рустам уходит и возвращается с каким-то кишлачным ментом в гражданском, а за ним местный Печкин – директор дома культуры, стукач-доброволец (до этого он бдительно засек как я фотографирую Дом культуры, и, видимо, тут же настучал в милицию). Мент показывает удостоверение и просит пройти с ним. Я достаю блокнот и записываю данные: Исаров Ильхом (кажется, так), катта лейтенант.

Начинается разговор с помощью переводчиков, поскольку по-русски мент, как выясняется, говорит плохо; моего словарного запаса узбекских слов тоже не хватает.

«Объясните правовые мотивы для моего задержания». Мент что-то бормочет – типа «разрешение на фотографирование есть?» Я говорю – это если коммерческая съемка, а я фотограф-любитель.

Мент снова настаивает, чтобы я куда-то прошел («Печкину» я сказал, что стучать нехорошо; он не прореагировал – таким эти слова как об стенку горох). Снова спрашиваю: «В чем состоит мое правонарушение?» Мент на секунду задумывается и выдает: «Съемка». «А это не нарушение», - галдят женщины. «То есть, вы хотите сказать, что Узбекистан – это такое полицейское государство, где любого человека с фотоаппаратом надо задерживать?», - уточняю. Мент что-то бормочет, видимо, в растерянности. Потом снова кивает, мол, пойдем. «Привет подполковнику Хайдарову», - говорю. Он удивленно переспрашивает, знакомы ли мы и называет его имя. Я говорю, что да. Тот звонит кому-то по мобильнику, я представляюсь, он называет мое имя, и кто-то, видимо, советует ему оставить меня в покое. Он встаёт, делает какой-то прощальный жест, типа «оказывается, всё в порядке», и они со стукачом-добровольцем выходят.

Женщины и Рустам говорят: «Им нужны были деньги…»

В этот же день я нарвался на другого мента, уже в форме. Снимал, как варят сумаляк (кашицу из проросшей пшеницы, традиционно готовящуюся на Навруз – прим. авт.), как женщины мешали дымящийся котел, полный предпраздничного кушанья. Пришел мент и начал у меня выспрашивать, «зачем» да «в каких целях». Я уже понял, что имею карт-бланш, и вел себя не очень корректно: пытался поставить мента на фоне котла с этим варевом, хлопал его по плечу и т.д. Мент достал задрипанный мобильник, открыл посеребренную крышку и начал куда-то названивать. Очевидно, там ему сказали то же самое, поскольку инстинкт охотника в его глазах погас и он, потеряв ко мне всякий интерес, отправился дальше.

Большая часть мужского населения Сардобы отправляется на заработки в Россию или мечтает туда отправиться. Меня остановил какой-то то житель, мы разговорились, и он поинтересовался, нет ли у меня надежных знакомых в Москве, чтобы помогли найти работу. А то он сам там еще не был, не знает, к кому обращаться за этим делом, боится, что его кинут, ну и всех других проблем, - не знает той жизни, в общем. Я, к сожалению, посодействовать не мог.

Вечером на улице полно подвыпивших, пьяных. Они не агрессивные, но немного навязчивые. Сначала расспрашивают, что да как, потом обязательно приглашают выпить чаю.

ПГТ Сардоба, 2022

Дед-узбек, который представился Илюшей, в разговоре со мной предался ностальгии по полной. Сообщил, что живет тут с 1961-го года, работал монтажником. «О, как тут классно было! При Укибаеве (этнический казах, долгие годы руководил совхозом, который при нем пережил пик своего расцвета – прим. авт.) вдоль дороги росли деревья, розы. (Сейчас в это трудно поверить). Тут были две бильярдные, пивные. В клубе были танцы. Русские, узбеки, татары, таджики туда ходили, никогда между собой не дрались».

Еще он рассказал, что подальше был парк, потом, после независимости, его вырубили, лишь несколько деревьев осталось. Сейчас там устроили стадион.

«А это здание видите?» - он указал на добротное кирпичное здание возле дороги. – «Внутри гниёт…». «Почему?» «Это общежитие сельскохозяйственного колледжа. Воды нет, газа нет, отопления нет, канализация не работает, вот студенты там и не живут, живут на съемных квартирах. Там три раза уже делали ремонт, и внутри, и снаружи, но студенты не живут. Это уже лет 15 так».

«А куда люди ходят мыться?», - спросил я. «Да кто куда. Кто в частные бани – в частных домах с той стороны дороги. Помыться – три тысячи».

По его словам, много народу погибло, бегая через дорогу за водой. «Это сейчас сделали колодцы везде, где вода течет, а еще недавно все туда бегали, и гибли в основном дети и старики. Старики машин не видят, а дети быстро бегут, неосторожно».

Лена (сильно болеет) и Рустам рассказали, что три года назад, когда была очень холодная зима, в соседнем 18-м совхозе много людей умерло, замерзло, и люди выходили, перекрывали трассу, покрышки жгли. «У меня знакомая замерзла», - говорит Лена, и называет ее имя. (Об этом было в интернете.)

Иван Парачиди. Из сухумских греков, депортированных при Сталине. Родился в Казахстане. Сюда приехал, ему понравилось – «такая природа, аллеи, парк». Работал фотографом, снимал людей.

19 марта 2012-го

Шел снег и тут же таял. В городке было половодье.

Оказывается, в советское время на месте памятника Укибаеву стоял Ленин. «Мы пионерами были, ходили туда, салют отдавали, - сказала Лена. - А Укибаева поставили в начале 1990-х».

Рустам поведал, что в другом совхозе, откуда он, по-видимому, родом, раньше везде росли розы. А сейчас ничего нет, все разбомбили. Был памятник советским воинам, но его утащили на металлолом. Народ живет по-нищенски…

Во дворе одного из домов разговорился с человеком средних лет. Он ругался, что там-сям какие-то сараи ставят, нормальной канализации нет и т.д. Сообщил, что он из Баявута, переехал сюда. Я ему сказал, что в Сардобе меня задерживала милиция. «Да тут одни «шестерки», поприезжали из кишлаков и стучат, стучат, стучат на всех», - начал он возмущаться и ругать кишлачных (хотя сам был узбек).

Детский сад в ПГТ Сардоба, 1971 г.

Выяснилось, что деревья вырубили, конечно, на дрова, но сначала они в большинстве своем засохли – воды в поселке почему-то не стало.

Многие жители Сардобы даже и не помнят, что когда-то она была в домах. Спрашиваешь: «А она у вас вообще была?» «Нет, - отвечают, - не было». И тут вмешивается кто-то из старших: «Как это не было? В советское время всё было, была вода…». И начинают вспоминать, что и газ был, и свет.

Электричество в поселке включают трижды в сутки. Вечером, утром, и в обед. Я спросил парня, который это мне рассказал: «А как же вон «тарелки» висят, как же ТВ смотреть?» «Э, это всё понты…»

Воду тоже дают три раза в день, когда появляется электричество и можно включить электронасосы. Холодную, естественно, о горячей здесь все уже забыли. В это время все с ведрами, канистрами, бидонами собираются возле кранов на улице, точнее, возле небольших колодцев – забетонированных ям. И ждут, когда из крана потечет вода. Она не всегда бывает, очевидно, какие-то насосы всё-таки не работают.

Такая ситуация породила своеобразный бизнес. Не все могут таскаться с ведрами и бидонами, - пожилые, больные, например, - и местные коммерсанты на телегах, запряженных ишачками, развозят эту воду тем, кто не может или не хочет идти за ней самостоятельно. Канистра – 5 тысяч сумов (около двух долларов). Но сейчас воду уже почти не ездят продавать, везде понаделали забетонированных колодцев, и, когда насосы начинают работать, все лезут в эти колодцы, к кранам.

В некоторых местах туалеты, которые устроены вдоль дороги, почти примыкают к колодцам. Хотя вода идет из отдельной трубы, соседство всё же неприятное. В домах, - не во всех, но во многих, - канализация полностью сгнила и от домов отходят сточные канавы, прикрытые листами шифера. Запах соответствующий.

Останавливает меня мужик на машине. «С какой целью снимаете – с хорошей или с плохой?» «Как получится». Он рассказал, что уже пару лет живет в России, работает там (по виду узбек), приезжает сюда – и уже не понимает, как тут вообще можно жить. Отвык. Он посетовал, что жизнь здесь ужас, и покатил дальше на своих «жигулях».

Шахноза (женщина, набиравшая воду) рассказала, что вдоль дороги навели порядок – дома покрасили в зеленый, голубой и розовый цвета, заодно покрасили и тандыры. Повесили лозунги на торцах домов.

Если же пройти в поселок подальше – это уже мои впечатления – то начинается полный мрак: тамошние жители обносят двухэтажные коттеджи глинобитными дувалами (стенами – прим. авт.) и держат под окнами скотину. Грязь, вонь… Говорят, что инстинкт возводить дувалы присущ выходцам из Ферганской долины (соседние поселки носят наименования Андижан, Фергана и т.д. – и они именно такие). Наверное, им так привычнее.

Лепешки – тоже бизнес. Пекут для себя, на продажу соседям, а еще их выкупают продавцы, которые сидят вдоль дорожек, перепродают их там. Формованный хлеб, говорят, тоже привозят, продают в магазине в центре поселка, но многие предпочитают свежие лепешки. Горячие и рядом.

Возле большинства домов не осталось и следа живой изгороди.

8 марта 2013-го

Зашел в гости к Таваккалу, дочку которого я снимал в окне за деревянными рамками. «По-русски - Толик». Он сам из Намангана. Сюда переехали его родители, когда он был маленький, ну и он с ними.

Во время беседы упомянул, что старший сын в Петербурге. Работает грузчиком в магазине. Звонит, говорит, что жизнь там хорошая. Правда, холодно. Потом он приедет, отдохнет, и снова уедет. «Так он может и совсем там остаться», - говорю. «Ну и что, всё равно лучше, чем здесь – тут работы никакой нет», - говорит Таваккал.

Он сказал, что тем, кто работает, денег тоже не дают – долги. Ну, выдадут 50-60 тысяч сумов к празднику, а что на эти деньги купишь? (По нынешнему курсу это примерно 20-25 долларов.)

На столе – свежие лепешки из дешевой узбекской муки, горячая самса с луком и картошкой, выпеченная в том же тандыре, и еще в ней чуть-чуть мяса – для вкуса. Чтобы еда не казалась пресной, к самсе – разведенный в кашицу перец на тарелке. «В Намангане самсу едят с перцем?», - уточняю. «Да», - подтверждает он.

8 марта в Сардобе везде делают лепешки. Все одинаковые, из плохой муки.

Лена, Рита (другая). Лена сказала, что Рустам тоже в Петербурге (все говорят не «в Питере», а с уважением – «в Петербурге»). По-моему, вскоре там соберется половина узбеков мира. Но завтра он должен вернуться – на праздник.

Долго объясняли мне насчет школ, в результате я понял примерно так, что есть казахская, русская и три узбекских. Русская функционирует уже не полностью, часть классов узбекских. Да и учатся там в основном узбеки. Европейцев совсем мало осталось.

Есть два колледжа – гидромелиорации (там Рита учится на повара, а еще там учат на бухгалтеров, налоговую, повара, всего около 1000 учеников) и промышленный, но он считается менее престижным (там учат на швей, бухгалтеров).

Четырехэтажные здания с выбитыми стеклами – это гостиница, бывшее общежитие колледжа, туда приезжают люди издалека навестить студентов. Но фактически они там не живут потому что нет условий – воды, света. Да и сами студенты предпочитают жить на квартирах. Каждую неделю проводится КВН.

По их словам, кроме нескольких магазинов и мечети за весь период независимости в поселке построили только здание стадиона, а раньше там был прекрасный парк. Но всё спилили на дрова.

ПГТ Сардоба, 2022

Они подтвердили интернет-сообщения (комменты в интернете) о том, что во время хлопковой кампании в Сырдарьинской и Джизакской областях менты хватают первых встречных и отправляют на поля.

На хлопок берут всех, но если не хочешь ехать, можно выставить вместо себя «раба», оплачивая его труд из собственного кармана или просто откупиться. Естественно, забирают всех студентов. Дневная норма – 70 кг первый сбор, 50 – второй и 30 – третий. (Первый сбор – с поля, по которому еще не прошлись комбайны, второй – прошлись 1-2 раза, третий – то, что осталось на поле после использования техники – прим. авт.).

Во время хлопковой кампании регион как бы закрывается, автобусы тут не останавливаются, Гулистан, областной центр, тоже закрывается. Милиция хватает людей и отправляет на поля. Прочесывают поселок по нескольку раз в день: смотрят, нет ли на улицах прохожих. Идет человек, будет даже бежать – они за ним будут гнаться, девчонок даже запихивают.

По словам, Лены, это узбекская территория как минимум с 1964 года. У нее мать откуда-то из Сибири, а отец из Казахстана. Тогда сюда многие переезжали из Казахстана.

А после независимости отношение к казахам резко изменилось. Казахи, по ее словам, везде кричали, что это исконно казахская земля, драки с узбеками были постоянно (русских никогда не трогали) и с двух сторон границы они сильно стали прижимать друг друга. Милиционеры, естественно, начали докапываться. С узбекской – до казахов. С казахской – до узбеков. «Если у нас слово по-казахски скажешь – всё, обязательно милиция прикопается. А у них – не дай бог, по-узбекски». Это всё она говорила о заезжих, раньше-то свободно ездили туда-сюда, граница не имела значения, была формальностью.

«Ну, а местных казахов у вас не трогают?» «Только если они буйствуют».

21 марта 2013-го

Приехал цирк из города Сырдарья. Выступал на местном стадионе, точнее, на круглой площадке. Бетонные бортики этого сооружения были снесены – чтобы извлечь для продажи арматуру.

Труппа была стандартной – ведущий, канатоходец, палван (силач – прим. авт.), два клоуна, совершенно бездарные, жонглер огненными палочками. Гвоздем программы был прыгун-акробат. Он делал сальто прямо на бетонном или цементном полу, перепрыгивал через десяток выстроившихся в ряд детей (они только пригнули головы), а затем с разворота каратистским ударом ногой выбивал из рук партнера баклажку с водой за пределы обступившего их круга зрителей. Во второй раз баклажка подлетела высоко в воздух и, точно снаряд, врезалась в голову женщины, державшей на руках маленького ребенка. Видимо, вскользь, поскольку она, хоть и была шокирована, не слишком пострадала.

После завершения каждого номера, ведущий обращался к Аллаху и минут пять читал молитву, убеждая зрителей, что во имя Всевышнего им надо поддержать выступающих деньгами. Все это время толпа стояла и сидела с воздетыми руками. Потом собравшиеся делали знак «омин», дружно проводя ладонями по лицу, клоуны и жонглеры шли по кругу, а все совали им мелкие купюры.

Для местных это было нечастым развлечением, и выступающих обступал тесный круг зрителей, в основном, женщин, детей и подростков, но и «крутых парней» было тоже немало – импозантных, в черных очках.

Цирк в Сардобу приезжает каждый год на Навруз.

Встретил русско-марийско-таджикскую пару. Они сказали, что сами приехали сюда в 1960-е, в это время поселок активно строился – это где-то 1965 год.

По их словам, в нем было много греков из Славянки. А откуда те взялись в Славянке, они не знали. Кроме Ивана Парачиди, женатого на украинке, еще есть какая-то гречанка Гала – в коттедже справа от базара, в сторону хлопкозавода. В общем, несколько представителей греческого народа в Сардобе еще остаются.

Я снимал, высунулся из своего окна какой-то человек, еще один бдительный гражданин. Сказал, что он из органов. После обычных в таких случаях объяснений, он рассказал, что подполковник Хайдаров пошел на повышение, в Гулистан, и пригласил на чай. «Если чужие тут ходят, мне сразу звонят», - объяснил он причину проявленного внимания.

На обратном пути я видел, как между поселком и автотрассой возводят стену, складывают ее из шлакоблоков, отгораживают, чтобы «этот бардак» - то есть собственно сам поселок - не был виден с дороги. Оставляют только узкие проходы.

28 марта 2014-го

Перед одним из домов образовалось после дождя целое озеро. Аж до самых подъездов. По словам жителей, так уже лет пять. Вода смешивается с канализационными стоками. Местная Венеция. Люди пробираются к подъездам по разложенным цепочками кирпичам.

Подошел человек, пояснил, что рядом есть станция, из скважины качают воду и снабжают поселок питьевой водой. Но что-то там прохудилось, вода разливается, а потом её часть обратно в скважину стекает, смешиваясь с тем, что идет из канализации. Её-то все и пьют.

ПГТ Сардоба, 2022

Проезжает мусорка, «Ман». Гудит. Все выскакивают из подъездов с ведрами выкидывать мусор. Так было и в Ташкенте в советское время.

Поговорил с пожилой женщиной, Хаётхон. У нее внук, Бунёд, каратист. Тренируется. Какой-то там дан. Хаётхон сообщила, что газ в этом году был зимой, а в прошлом почти не было. Они отапливались так: поставили в комнату на табуретку кухонную электродуховку, от нее тепло идет.

Молодая мама, Анна, сказала, что русскую школу скоро закроют: учителей нет. Будут учиться только по-узбекски. Сама собирается переезжать в Москву.

А так русских в Сардобе, как ни удивительно, хватает. Многие хорошо говорят по-узбекски. Встретил даже мента с типично русской физиономией.

Анна: «Света нет, делать нечего, вот все и делают детей».

В посёлке две бильярдные, одна лотошная. Последняя битком набита. Не дали снимать: «Тут все каталы сидят…»

Вечером на одну из главных улиц все выползают с ведрами – ждут, когда дадут воду. По ней же ездит и мусорка. Местный проспект. Когда-то деревья образовывали красивую аллею. Их уже давно нет.

17 апреля 2014-го

Снимаю тандыр, люди что-то варят на костре. Женщина подходит, любопытствует: «Чё снимаете?» «Да вот – интересно…» «Что интересного – живем как в каменном веке».

Назад меня везла из Гулистана женщина-таксистка. Говорит: «В Ташкенте еще можно дышать, а в областях совсем плохо, работы вообще нет».

18 апреля 2014-го

Вечером все возле домов. Жарят рыбу, делают плов. Рыбу разносят пацаны, продают, – поблизости везде водосбросы (небольшие каналы, обильно заросшие камышом), там её и ловят.

5 лет назад слово «интернет» встревожило бы всех, перепугало. Сейчас наоборот. Говорю: «Самые лучшие фотки поставлю в интернет». И все начинают страшно веселиться и говорить друг другу: «Тебя в Америке показывать будут!». (Вариант: «Нас в Америке показывать будут!»). Иногда спрашивают, на каком сайте это можно посмотреть. То есть, интернет, наконец, твердо добрался до этого поселка.

ПГТ Сардоба, 2022

Днем жители как муравьи копошатся – все что-то делают, куда-то что-то тащат, что-то скребут, копают. Народ не злой, добродушный.

Но воровство отчаянное. Парень по имени Нодир рассказал, что никак не может огородить свой палисадник под окнами: «Вечером колючую проволоку ставлю – утром её уже нет».

Один мне говорит: «Мы в Ташкенте постоянно бываем – на Янгиабадском рынке старые холодильники покупаем, сюда привозим, продаем».

28 февраля 2015-го

Встретил Гену (Гани). Дал ему фотографию. Он взглянул и сказал, что запечатленную на ней собаку украли прямо с цепью. «Наверное, на мясо заказали, - предположил он. - Утром выходим – ни собаки, ни цепи».

И стал сетовать, что браконьеры выбивают всю рыбу. Прежде всего, электроудочками. Плавают везде, даже по самым мелким каналам, и током глушат всё живое, так что простым рыбакам, таким как он, там делать уже нечего.

Возвращаюсь из Сардобы. Во дворе соседи – Усман и Мирзобек. Показал им фотки, как люди там плохо живут. Мирзобек (бывший участковый, слегка пьяный): «Вот я тебе по-простому, по-ментовски скажу: пусть лучше они воду таскают, устают, - дурных мыслей в голове меньше будет».

11 ноября 2022-го

Не был в поселке семь лет, и посетив его, обнаружил, что в нем настал Ренессанс.

Вдоль дороги возник ряд раскрашенных четырехэтажек, с балконами, разукрашенными узорами из пенопласта. На месте той самой стены из шлакоблоков, и с той же функцией. Устроены забетонированные тротуары, высажены ёлочки. Дома построили года два назад, а перед ними сделали фонтан и даже поставили восьмиметровую Эйфелеву башню, - и мы, мол, не лыком шиты.

Конечно, многоэтажки строились только в качестве забора – заслонять поселок от взоров проезжающих по автотрассе. Дворов, где могли бы играть дети и прогуливаться взрослые, там нет – новые дома врезаются, втискиваются, вжимаются в поселок Сардоба (даже пришлось снести несколько старых). Ширина пространства под окнами не более трех метров, потом сразу придомовая дорога. Другие резоны кроме как загораживать отсутствуют: вокруг полно свободного места - поля, пустыри, одноэтажная застройка, но новостройки воткнули именно здесь. В них поселились не сами сардобинцы (это народ небогатый), а выходцы из других совхозов, других областей Узбекистана.

Кроме того, очевидно, что после прорыва Сардобинского водохранилища – вода прошла в нескольких километрах от поселка и устремилась в Казахстан – сюда, впервые за много десятилетий, наведалось начальство. И, видимо, ужаснулось.

Началась «перестройка». Двухэтажные дома побелили, подкрасили. Во многих вместо рассыпающихся деревянных рам вставили пластиковые, а подъезды снабдили железными дверьми. Тандыры, разбросанные по поселку где попало, собрали парами под специальные навесы, запретив устанавливать их там, где кто захочет. В нескольких дворах соорудили детские площадки с тренажерами, и не менее одного мини-стадиона (за сеткой, с искусственным газоном).

В центре поселка исчезли старые общие туалеты, зато появились новые, с шестью кабинками по обеим сторонам, – цивилизация! Теперь каждый получил возможность справлять нужду в одиночестве. (О ремонте труб и возвращении водопровода в квартиры, речи пока не идет.)

Вдоль главного «проспекта» поставили невысокие столбы – уличное освещение, которого не было с советского времени. Еще посносили дувалы, которыми люди загораживали свои дома-огороды, и теперь их жизнь оказалась на виду. Изображение строителей коммунизма на перекрестке двух дорог замазали красной краской – нельзя. Впридачу устроили перед ними мусорку. Но силуэты всё равно проступают.

Правда, как я заметил, райцентр обустроили неравномерно – в основном поближе к трассе. Отойдешь – и подъезды снова без дверей, а навесы для тандыров отсутствуют. Но в домах на окраине вновь появляются подъездные двери.

Была предпринята и попытка решить проблему водоснабжения. Минувшей весной перед домами установили краны, а ямы-колодцы, куда надо было лазить с ведрами, засыпали. Так что народ уже не толпится: воду можно набрать возле каждого дома, - правда, опять-таки, только два раза в сутки – утром и вечером. В самих же двухэтажных домах её по-прежнему нет.

ПГТ Сардоба, 2022

Как выяснилось, не только в них. Немного пройдясь по поселку, я увидел, что к новой многоэтажке люди бредут с 5-литровыми канистрами воды. Значит, её нет и здесь, или она не поднимается на верхние этажи.

Один из жителей подтвердил, что это действительно так: до верхних этажей вода не доходит. По его словам, начальство не может поставить нормальный электронасос. «В Ташкенте же вода поднимается? И тут должна подниматься. А ничего не делается».

Немного дальше я пообщался с женщиной-заведующей новым домом, построенным вдоль дороги. Она сказала, что вода есть – всё время, поднимается до самого верха. Но это только потому, что они сообща купили и поставили в подвале бочку с электронасосом за 3,5 миллиона сумов (около 350 долларов). До этого не поднималась. И скамеек возле дома не было. Сама она из 6-го совхоза. (То есть, они обеспечили водой свой собственный дом.)

А вот напор газа как был маленьким, так маленьким и остается. «Ничего согреть невозможно», - пожаловался другой мой собеседник. Готовка на улице - привычное явление.

Познакомился с мастером на все руки, Маруфом. («По-русски – Миша»). Он сказал, что раньше в поселке был живописный беспорядок - в домах держали домашнюю птицу, животных, сейчас уже не держат. И что работы никакой нет. «Но вы же работаете». «На хлеб зарабатываю, а что-то скопить не получается».

Я сказал, что хочу осмотреть старинный колодец в нескольких километрах от райцентра. Он тут же закрыл свою мастерскую – «Всё равно клиентов нет», - вызвал какого-то парня на старых «жигулях», и отправился вместе со мной.

Когда мы ехали по проселочной дороге, он все время комментировал окружающее: «Вот казах-аул, он примыкает к нашему поселку, тут жило много казахов», «Вот школа раньше была русская», «Вот тут был парк». А когда наша машина затряслась по бездорожью, припомнил, что тут тоже росло много деревьев и горестно завздыхал: «Э-ээх…».

Рассказал о своей матери. Она была бригадиром, он сам всё детство провел на этих полях. Бригада постоянно перевыполняла план и матери из Москвы присылали подарки – то одну машину (он назвал марку, я не запомнил), то другую («газик»). А потом вдруг в 1990 году она умерла, еще молодой. «Работа на полях не проходит бесследно…».

Вернулись в поселок. По дороге Маруф поинтересовался: «Россия с Украиной еще воюют?» «Воюют». «Это всё Америка мутит», - заверил он.

15 ноября 2022-го

Сегодня я нанял таксиста, и мы поехали в поселок-микрорайон, построенный для пострадавших от наводнения, - в «Янги Узбекистон» («Новый Узбекистан»), километрах в десяти от Сардобы.

По дороге водитель поведал, что в районе Гагарина в советское время проходила железная дорога – частью через территорию Казахстана. После наступления независимости казахи полностью разобрали свою часть дороги – растащили и рельсы, и шпалы. А на узбекской территории её еще сохраняют – на всякий случай.

Он показал на виднеющиеся вдалеке контуры элеватора, и сказал, что недавно между Сардобой и «Новым Узбекистаном» построили мукомольный завод. Люди говорят, что там работает от полутора до двух тысяч человек. Причем, их обеспечивают еще и питанием. Так что что-то полезное всё-таки делается.

«Новый Узбекистан» оказался состоящим из полутора десятков аккуратных многоэтажек, едва ли не всю дворовую территорию которых занимали игровые площадки с тренажерами, прочными – чтобы их сразу не разломали. Там было полно детворы. Возле дома в большом казане делали плов. В соседнем дворе на цветастом одеяле сидела компания мужчин, играли в карты, пили кока-колу. По их словам, всё было нормально. Проехали дальше, таксист высунулся и спросил группу женщин, как они живут – есть ли газ, поднимается ли вода на последние этажи. Они сказали, что да. Шофёр кивнул на меня – «Это журналист», и одна тут же картинно добавила «Рахмат Мирзиёевга». («Спасибо Мирзиёеву»).

«Многие живут на своих старых участках, они привыкли на просторе жить, что-то делают там, а сюда приходят только спать», - прокомментировал водитель. И добавил: «Старые ведь у них не отобрали, они так и остались».

На хлопок, по его словам, насильно уже не забирают. Вообще не заметно, что идет хлопковая кампания. В 19-м совхозе (по номерам советских совхозов местные по привычке называют почти все населенные пункты области) пять больших участков стоят нетронутыми – первый сбор. «По-моему, руководство охладело к хлопку», - предположил он. (Точно: теперь основной источник доходов правящей группы - застройка.)

Еще водитель сказал, что земли бывшего 17-го совхоза (то есть, Сардобы) правительство передало кластеру Индорама (производственному комплексу, выращивающему и перерабатывающему хлопок – прим. авт.). Часть его руководителей темнокожие – индусы или пакистанцы. И теперь всё принадлежит им, и все должны работать на них.

Таким образом, получается, узбеки не имели возможности быть хозяевами на своей земле до революции – работали на ханов и баев, при советской власти – могли работать только в колхозах и совхозах, потом при Каримове – только на государство и госзаказ, и вот теперь, при Мирзиёеве: всё передано кластерам – частным латифундиям, связанным с нынешней властью. Узбекский же дехканин как был никем, так никем и остаётся.

Женщин в хиджабах в поселке нет – мода на «святость» сюда еще не дошла.

В общем, райцентр продолжает жить своей привычной жизнью. Снаружи всё чинно-благородно: едешь по трассе – раскрашенные дома, Эйфелева башня, - красота. Но стоит зайти поглубже – и перед глазами всё та же Сардоба...

***

ПГТ Сардоба (2012-2015).