На сей раз иноятовское ведомство, исправно фабрикующее уголовные дела и оправляющее в тюрьмы тысячи людей, превзошло само себя, обвинив таксиста и преподавателя (их гражданские профессии) ни много ни мало - в намерении, действуя по заранее разработанному плану «Жатва», организовать революцию и свергнуть правящий режим, почему-то именующий себя «конституционным». Видимо, исходя из повышенной опасности Абдуллаева и Насреддинова, к ним долго не допускали адвокатов, а затем заставили отказаться от защитников, нанятых их близкими. Поясним, что обычно так делают ради сокрытия следов избиений и пыток.

Хан Насреддинов. Перед началом урока

Об Абдуллаеве сказано уже немало, поэтому несколько слов о его «сообщнике» Насреддинове. Он участвовал в различных бизнес-проектах, в последние годы работал преподавателем, обладая ярко выраженным педагогическим талантом. Но наибольшую известность ему принесли статьи о социальной, политической и экономической жизни Узбекистана, а также пребывании узбекских мигрантов в России. Он занимался восточными единоборствами; в 2007 году был арестован и несколько месяцев провел в неволе. А еще, как блогер, он писал на личные темы, и о том, что его непосредственно затрагивало, интересовало. Ниже – некоторые из этих его записей, которые мы приводим с небольшими сокращениями.

История о том, как отняли бизнес у элитного «Бизнес-банка»

Когда Центральный банк Узбекистана в марте 2005 года объявил об отзыве лицензии у нашего «Бизнес-банка», я был в шоке. Потому что отзыв лицензии - это крайняя мера, применяемая центральным банком, как регулятором деятельности банков. Вначале делают предупреждения, налагают штрафы, если не помогает, то ограничивают проведение тех или иных банковских операций. А тут сразу принято решение об отзыве лицензии на основе «систематического» нарушения банковского законодательства (статьи 17 и 53 закона республики Узбекистан «О Центральном банке» и статья 14 Закона «О банках и банковской деятельности»). И дата принятия решения была подобрана изощренно: пятница вечер.

А в субботу утром, когда был нерабочий день и в банке не было сотрудников, пришли 12 (!) человек из ЦБ, службы внутренней безопасности (у нас называется 1-й отдел), несколько штатских и опечатали сервер банка. Закрыли доступ ко всем компьютерам и сейфам. Не дали времени, чтобы мы успели приехать, чтобы всё сделать в нашем присутствии. Мы приехали лишь к закрытому и опечатанному помещению. Даже милиционеры-охранники, с которыми я вчера вечером нормально попрощался, сегодня были какие-то чужие, не здоровались, еле-еле меня пропустили.

Зачем это было сделано?

Напомню, что «Бизнес-банк» был создан группой друзей во главе с Цоем Сергеем Михайловичем, отличным бизнесменом, который организовал также ведущее коммуникационное СП «Найтов». Он и мы вложили много средств в развитие банка, который мы видели в качестве денежного мультипликатора.

Все предприниматели знают, что «Бизнес-банк» был первоклассным в обслуживании клиентов. Качество его услуг, кредитная и инвестиционная политика были самыми эффективными среди существующих банков. Естественно, в него потянулись серьезные капиталы как местных, так и зарубежных организаций и компаний. В самом конце 2004 года ЕБРР выбрал наш банк в качестве распорядителя инвестиционного капитала в 5 миллионов долларов на льготных условиях размещения и повышенными комиссиями распорядителю. Кроме того, было объявлено о намерении приобрести 40 процентов акций нашего банка. К этому времени мы уже были единственными прямыми агентами системы Вестерн Юнион. Мы управляли огромными финансовыми потоками как в местной валюте, так и в СКВ. До этого времени ни один частный банк Узбекистана не был удостоен такой чести. Мы действительно становились богатыми людьми. Мы умели и хотели работать, и поэтому нас ценили зарубежные партнеры.

Скажите, как долго будут терпеть такой успех в стране, где весь бизнес управляется одной семьей? Правильно, недолго. Подготовив план захвата, собрав отряд продажных чиновников ЦБ, семья пошла в наступление. И в течение одной субботы мы потеряли всё. Это 50 миллионов долларов уставного капитала, это инвестиционные обязательства, это и вера в справедливость. Кроме бизнеса мы потеряли и собственные капиталы, так как счета были заморожены, а всякая попытка снять деньги считалась воровством и уклонением от налогов.

Стечение обстоятельств или просто совпадение, но в этот момент другой частный банк «Кредит Стандарт» стал раскручиваться с невиданным размахом (по неофициальным данным, он контролировался структурами, имеющими отношение к дочери президента Узбекистана Гульнаре Каримовой, независимые СМИ писали, что крупные клиенты «Бизнес-банка» были переведены в «Кредит-Стандарт» - AsiaTerra). Но международного признания еще не получил. Как не получил доступа к Вестерн Юнион, не получил льготные кредиты ЕБРР, просто не признавался иностранными инвесторами как надежная банковская единица. Ведь для достижения всего этого надо работать долго, но этого, как раз, никто не умел, да и не хотел. Легче все отобрать у богатого соседа. Особенно, когда за него никто не заступится.

Нас обвиняли в создании финансовой пирамиды по примеру российской «Властелины». Что на это сказать? Ничего я не скажу. Сами решайте, верить в то, что мы стали успешными благодаря воровству и мошенничеству, или нет. Я знаю, что мы работали.

В общем, у нас был отобран не только бизнес, но и желание работать в других сферах. Мы понимали, что потеряем не только банк, но свободу. И наша война на этом закончилась.

Много писали, что руководители банка, в том числе Сергей Цой и Артур Сталбонцян, бежали за границу. Вранье. Люди просто поняли, что ничего им не дадут объяснить, а просто посадят. А там, в камере, повесят, чтобы не говорили далее.

Во время следствия мне сделали один укол, который подавляет волю человека, и он всё рассказывает. Тогда я рассказал многое, но действие укола быстро проходит. Через какое-то время мне сделали второй, но организм мой не выдержал и второй укол привел к моему глубокому обмороку. Я приходил в себя долго. Странно, но следователей интересовали не схемы нашего «воровства», а счета и коды доступа к ним. И всё это ни в одном деле потом не афишировалось. Где осели эти деньги? Кто ими сейчас управляет?

В этой истории меня поразили две вещи. Первая. Закон сразу принял позу обвинителя и ни разу не выслушал нашу сторону, хотя нам было что сказать. Вторая. Ни один из сотрудников банка, каждый из которых получил от нас больше, чем работу и достойную зарплату, не выступил в нашу, в свою защиту. Ведь обвиняя банк в нарушениях, обвиняли этих сотрудников в воровстве и мошенничестве. Но каждый промолчал, тем самым согласившись с тем, что он вор. Мне было противно смотреть на них, когда они закрывали свои трудовые книжки и просто уходили в другой банк. Назвать имена этих людей я могу, но стоит ли? Будут ли они страдать от своего малодушия сейчас, если тогда стали предателями? Думаю, не стоит. Хотя, может, им есть что сказать?

В защиту банка выступили два совершенно чужих нам человека - наши клиенты. Один оставил остатки счета нам, сказав, что мы можем использовать их в счет оплаты выставленных штрафов, а другой дал интервью зарубежным СМИ, рассказав о случившемся.

И на вопрос, зачем это было сделано, отвечу: чтобы просто отнять наш преуспевающий бизнес. И самому купаться в деньгах.

По прошествии четырех лет я могу лишь сказать, что этот случай был самым «гуманным» способом отъема чужого бизнеса. Никто не был убит, ничто не сгорело. Сейчас все совершается гораздо жестче.

Ноябрь, 2009

***

В тюряге

Мне трудно понять, почему мы молчим, когда нас убивают.

Почему мы сами склоняем головы перед палачом.

Из-за чего мы, мужчины, не защищаем себя,

отдавая это право нашим слабым матерям и женам.

Когда очень больно, но нет возможности унять эту боль,

мозг находит отдушину: человек берет в руки перо.

Я написал все это с одной только целью:

немного уменьшить давление того унижения и отчаяния,

что заполнило меня в 2007 году, когда я боролся… и проиграл...

Так получилось, что меня посчитали нарушителем закона и опасным для общества и на время следствия решили держать взаперти.

И я, с десятью такими же бедолагами, сейчас ехал в душном грязном «воронке» в Гортюрьму. Мой шок от задержания еще не прошел, пятидневная голодовка тормозила мое сознание, и поэтому я не осознавал ту тяжесть, что уже легла на мои плечи. Я неотрывно смотрел в зарешеченное окно машины - «воронка» - и еще не понимал, что долгие 127 дней или 3048 часов только так я буду видеть небо. А всю оставшуюся жизнь содрогаться, видя человека в милицейской форме, и бояться ему перечить.

Вскоре нас привезли в тюрьму. В большом дворе нас встретило огромное количество милиционеров – охранников. В руках дубинки, взгляд жестоко-равнодушный. Жестокий, так как можно всласть поунижать и просто побить прибывших, равнодушный – всё остается безнаказанным.

Несмотря на летнюю жару, бетонный пол источал холод и сырость. До этого потевшие в машине, мы сразу продрогли, а в моих ногах заныла старая боль тромбофлебита. Мы не знали внутренних правил - что сейчас надо делать, как стоять, как отвечать, поэтому совершали ошибки. Нам этого не прощали и погоняли криками, матом, некоторым не повезло и они познакомились с ментовской дубинкой.

Вскоре подъехала еще пара машин и от количества заключенных стало тесно на «вокзальчике» - приемном пункте. Хаоса стало еще больше, удары дубинкой стали сыпаться на плечи и спины прибывших чаще. Кто-то уже отхаркивался кровью, кто-то жалобно просил «не надо, пожалуйста, я больше не буду». Все это мне напомнило сцены из фильмов о фашистском лагере смерти в Освенциме.

Я молил бога, чтобы меня не тронули. Я не привык, чтобы меня били, и сейчас обязательно ответил бы на удар. А в ответ… в ответ меня превратили бы в сплошную кровоточащую безумную массу. Я это понял, лишь взглянув в глаза одного из принимавших этап. Я смотрел на происходящее избиение и не мог поверить, что это происходит в центре цивилизованного города, названного мировым культурным исламским центром. И на расстоянии всего лишь одного километра стоит памятник великому ученому Мирзо Улугбеку, говорившему, что наш народ самый добрый и терпеливый. А ад был рядом, и я находился в самом его пекле.

Но вот подошел пожилой капитан, посмотрел в наши глаза, задержал взгляд на мне и прекратил побои. Я не знаю, как его зовут, но запомнил его навсегда. В тот день для меня он сделал многое: запретил бить нас.

Нас стали распределять по сортировочным камерам. «Вокзальчик» быстро опустел. В камере, тесной, загаженной, без доступа воздуха, было больше тридцати человек. Разные люди, разные поступки, сейчас мы все стали единой безликой массой - зеками. Начался обычный в таких случаях разговор: кто ты, откуда, по какой статье попал. Обязательно добавляли «менты-козлы». Легко это доказывали. Я не вмешивался в разговор, так как еще не мог отойти от того ужаса, что видел. Вскоре стало трудно дышать, но никто не помог нам. Мы задыхались от нехватки кислорода и зловоний. Одному стало плохо и он лег прямо на бетонный загаженный пол.

Часа через два нас стали вытягивать на медосмотр. Сдача крови, дежурные вопросы «фамилия, рост, вес, чем болел». Врач-садист, молодой и абсолютно циничный парень, получал удовольствие от того, что грубил старшим. Он проводил поверхностный осмотр тела, придирался по пустякам:

- Я сказал тебе снять трусы ниже колена!

- Я же снял.

- Ты б…., не снял, вот край чуть выше колена остался. Снимай, твою мать…

С нами был малолетка , попавший за кражу. По правилам его заставили сдать на анализ сперму. Сунули ему в руки баночку, мазь. Унизительное мероприятие он должен был проделать в присутствии всех нас, в том числе и медсестры. Он со слезами попросил отвести его в укромное место, на что получил несколько скабрезных советов, сильный шлепок по голове (в тюрьме несовершеннолетних бьют именно по голове) и приказ сделать всё здесь. И я первый раз в реальности видел, как занимаются онанизмом.

Еще одно унижение нас ждало при получении отпечатков пальцев и фотографировании. Нас заводили, как баранов, в помещение, и, не заботясь о гигиене, мазали наши руки какой-то черной гадостью, ставили отпечатки на листы бумаги. Если кто-то из нас не так подавал палец – а как подавать правильно, мы не знали, - то немедленно получал удар дубинкой. С обязательной матерщиной. Били и просто так. Моего соседа – взяли на употреблении наркотиков (непонятно, он больной, его надо лечить, а его сделали преступником и привезли в тюрьму) – избили дубинками только за то, что он улыбнулся брошенной кем-то шутке. Потом нас фотографировали. Мы держали в руках дощечку с фамилией и каким-то номером. Я потом не раз видел то свое фото: черно-белое, грубо сделанное, мне было страшно смотреть на себя. Затвердевшее лицо, сжатые губы и глаза, заполненные животным страхом и болью.

Потом нас вывели коридор, где мы, сидя на корточках лицом к стене и руками на затылке, ждали дальнейших событий. Так сидеть можно часами, ноги и руки немеют, но менять позу нельзя – получишь дубинкой.

- За что попал? – спросил кто-то из охранников. Но кого спросил, было непонятно.

Кто-то грубо толкнул меня своим ботинком.

- Я тебя спрашиваю, – ага, значит, меня.

- Не надо меня бить, - сказал я тихо.

Он усмехнулся и ударил еще раз. Я не мог стерпеть это унижение. Ведь я был новичок и еще не понимал, что здесь бьют просто так. А за неповиновение избивают до полусмерти. И остаются безнаказанными. Человек в форме бьет только тогда, когда уверен, что не получит сдачи.

- Козел, - сказал я так, чтобы услышал только он.

Охранник - дубак - изумился моей дерзости и оттянул ногу, чтобы пнуть меня побольней (благо, дубинки у него сейчас не было). Сидя на корточках легко увернуться от удара ногой, что я и сделал. Удар пришелся по касательной, было совсем не больно. Я резко выпрямился и сильно оттолкнул его от себя. Я плохо помню, что было потом. Удар дубинкой подоспевшего на помощь другого охранника пришелся в область шеи. Подкошенный, я рухнул на грязный пол и потерял сознание.

Сколько раз меня били, я посчитал потом по количеству синяков на теле. Двадцать шесть. Возможно, больше, ведь организм имеет способность восстанавливаться и защищать себя. Много позже этот контролёр пытался достать меня, чтобы поквитаться, но, к счастью для меня, это у него не получилось.

Еще пару часов мы ждали, когда комендант выдаст каждому из нас матрас, подушку, постельное белье, сшитое из самого дешевого материала (но чистое), собачью миску, алюминиевую ложку и кружку (у меня она была с дыркой на дне и я долго мучился, когда пил чай и проливал горячие капли на руки). Потом он прочитал нам короткую лекцию о правилах поведения и нас стали распределять по камерам. Скажу, что этот комендант был неплохим человеком и не применял силу против нас.

Чуть позже я спросил, почему прибывших так сильно и жестоко бьют в первый день на «вокзальчике», на что мне опытные каторжане ответили, что первый день - шок и его надо усилить. Прибывшего надо сломать сразу, чтобы потом он не «качал» права, покорно и сразу исполнял все требования тюремной администрации и по требованию следаков подписывать все нужные бумаги. Сломаешь в первый день – легче будет управлять, меньше головной боли. И поэтому одни мусульмане ожесточенно били других мусульман, лаяли собаки, и я вспоминал кадры из фильмов о фашистских концлагерях.

Я понял, что человек легко готов опуститься на уровень животного и истязать других, если он чувствует свою безнаказанность (хотя нет, животные не истязают себе подобных). И еще, даже в самой грязной среде найдется человек, который будет отряхиваться и захочет быть чистым (капитан, который прекратил наше избиение, честь тебе и хвала).

Декабрь, 2009